Экономического кризиса нет — есть кризис рационального. И все же не стоит отказываться от божественного права мыслить критически и впадать в экзистенциальное отчаяние, вызванное нехваткой смысла. Об этом шла речь на семинаре «Свобода и ответственность», организованном Ассоциацией школ политических исследований при Совете Европы в Стокгольме, на котором мне удалось побывать.
Посол Фредрик Лёйдквист из Министерства иностранных дел Швеции сходу сформулировал важную для шведов мысль: «Спасибо России за разгром Швеции под Бородино – мы отказались от имперских амбиций в пользу индустриализации». Не поспоришь – шведы возглавляют многие рейтинги, а, скажем, по валовым инвестициям в 2007-2015 годах (+26%) уступают только Швейцарии (+47%), далеко обойдя теплую уютную Испанию (-39%). Об этом говорил директор-распорядитель Нобелевского фонда (1992-2011) Михаэль Сольман.
Вообще, рациональные шведы предпочитают наделять крах магической силой смелого старта. Взять Vasa Museet — Шведский морской музей, расположенный на острове Юргорде, где когда-то охотились монархи. Великая морская держава рапортует о своей истории кораблем XVII века, продержавшимся на воде всего-то полчаса. Судно затонуло, едва сойдя со стапелей. И все же, дотошно сохранившаяся в холодных водах, эта громада производит сильное впечатление. Особенно, если смотреть на вздымающиеся из здания Vasa мачты с набережной Остермальма – они теряются в парусах десятков и даже сотен других, действующих лодок. Швеция оказалась морской державой и без всяких войн, де-факто. Местные даже хвалятся, что всегда держат в голове запасной жизненный вариант – продать лишнее, избавиться от суеты и переселиться жить на яхту. И тогда все, что будет связывать их с правительством – пристань, где стоимость стоянки не превышает две сотни евро в год.
Для «продвинутых» россиян такая внутренняя эмиграция, как правило, подсознательно связана с более глобальным переселением – через границы и океаны. Доцент Йеспер Ройне из Стокгольмской школы экономики связывает это со стремлением к взаимодополняемости капитала и навыков, которую, впрочем, все сложнее обеспечить по всему миру из-за растущего неравенства. Разница в доходах на душу населения начала бурно расти, начиная примерно с 1800 года – с коэффициента 4. Сегодня он достиг сотни. Показательный пример — США, состояние 1% населения этой страны соответствует 20% ВВП (а еще недавно – «всего» 10%), но и Швеция догоняет – 1% подданных Карла Густава владеет 8% ВВП (динамика, как в Штатах – рост в 2 раза). В России, по данным Global Wealth Report, на долю самого обеспеченного процента россиян приходится 71% всех личных активов в России. Причем – тут я уже цитирую сибирского ученого, заведующего Центром стратегического анализа и планирования Института экономики и организации промышленного производства СО РАН доктора экономических наук Вячеслава Селивёрстова – диспропорция в России налицо и по географическому признаку. Продолжается беспрецедентное усиление центральной и северо-западной части России (их доля в ВВП страны увеличилась с 30,3 % в 1990 году до 42,1 % в 2014-м), концентрация экономической активности в региональных столицах, городах-миллионниках. Плюс резкое неравенство между отдельными субъектами Федерации. Максимальный (в Ненецком автономном округе) и минимальный (Севастополь) показатели валового регионального продукта на душу населения по состоянию на 2015 год различались в 54 раза.
В целом, если не приглядываться к номиналам, наша страна ничуть не выбивается из мировых трендов. Даже предпочтительный тип легитимности власти по Веберу во всех уголках Земли одинаковый – фактически процедурный, но по ощущениям – героический. О делано-героических правителях, создании образа врага и удаления из сознания (надежнее «с глаз долой из сердца вон») всего «лишнего» даже новый «мультяшный» фильм Уэса Андерсона – «Остров собак». При этом общая тяга к милитаризации, бряцанию оружием проходит на фоне великого снижения уровня преступности (это термин такой, great crime drop). В Америке уже к началу 2000-х и фактическая, и ощущаемая преступность снизилась более чем на 70%. Потом тренд подхватили и другие страны «первого», а следом и «второго» эшелона. Мы тоже в тренде, хоть и «с перерывом» на 90-е.
Больше всего споров в Европе относительно политического мироустройства нашей страны. Скажем, адвокат, допущенный в коллегию Верховного Суда, Джон Вессель, напомнил определение демократии – дескать, это общество, управляемое законом, а не людьми и отдельно подчеркнул, что каждый человек в равной степени подчиняется закону, включая тех, кто управляет — в отличие от автократии, диктатуры и олигархии. Но выводов не сделал. А политический философ Глеб Павловский безотносительно обронил фразу: «они ничего не строят, они реализуют программы, которые им подсказывают всякие порочные люди, вроде меня-в-прошлом».
Впрочем, «они», если внимательно слушать доцента кафедры государственного управления Института общественных наук РАНХиГС при Президенте РФ Екатерину Шульман, это и есть многие «мы». Среднему человеку из чувства самосохранения хочется присоединиться к большинству. Причем, часто к воображаемому большинству. К той группе, которую подсказывает нам наш конформизм. В этот момент «наблюдающий другой» — рефлексирующая часть личности – замолкает. А война – пусть даже далекая или придуманная, дает блаженное чувство отсутствия выбора. Наблюдатели, в том числе социальный аналитик Гуннар Веттерберг уверен, что в основе ущербного отношения к себе и миру — сознательный отказ от прошлого: «Примирения со своей историей не случилось во многих странах». В XX веке произошло слишком много такого, о чем не хочется рассказывать молодежи – разве что саркастически шутить. Как следствие, новыми человеками движет не интересы рода, не гуманизм и даже не экономические теории – в первую очередь раздражение и персональное отчаяние. Вспомните вожделенный тинейджерами блокбастер «Мстители. Война бесконечности». Если бы сильнейшие воины действовали с умом – легко одолели бы огнем и мечом несущего свои гуманистические принципы Таноса. Но их захлестывали эмоции, и они делали глупости, которые в итоге привели к физическому «ополовиниванию» галактической жизни.
В этой зависимости от любви и благородных, но мало кому понятных «тараканов», традиционно обвиняют русских. Женщинам нравится напор и непредсказуемость, экономистам и политикам – нет. Европейцы пытаются применить к нам универсальные формулы, но в ужасе отступают. Скажем, директор Стокгольмского института переходной экономики Торбьерн Бекер восклицает: «Нужна всего одна внешняя переменная — цена нефти за баррель, чтобы описать 2/3 ВВП России. А цена на нефть – труднопредсказуемая, политическая!». Кажется, у нас нет будущего. Но мы то в нем живем.
Кажется, Россия для шведов – безупречный пример, заставляющий сделать все наоборот. Возьмем знаменитое стокгольмское метро. 100 станций, три ветки, но столько шума! Дескать, самая длинная художественная галерея. Выбитые в скалах станции требовали невероятных денег на «облагораживание» — разработчики вдохновились помпезными «сталинскими» станциями московского метро и… на многих вообще отказались от отделки. Вернее, заменили традиционный на 7-8 сантиметровый слой набрызг-бетона, и дали волю художникам. Теперь остановочные платформы выглядят как гроты современного искусства. И это при том, что самые свежие построены в… 1994 году.
В первый же день пребывания в Стокгольме мне предусмотрительно рассказали о госмонополии на торговлю алкоголем в Швеции, намекнув на вдохновивший крестовый поход Горбачева. Проверил – ничего подобного. Первый государственный алкогольный магазин открылся еще в 1850 году, а домашнее самогоноварение запретили в 1860-ом. Во времена первой мировой войны алкоголь продавался уже по квотам, а сразу после Systembolaget стала монополистом по продаже вообще всего. Забавно, но безработным и замужним женщинам алкоголь тогда «не отпускался», среди остальных огненная вода распределялась по простому принципу – чем богаче, тем больше. Сегодня источник вдохновения и отдохновения можно купить с 20 лет в рабочее время четырех сотен магазинов, разбросанных по стране. Что характерно, большая часть прибылей монополии идёт в здравоохранение и систему реабилитации алкоголиков.
Алкоголь как рычаг борьбы за трезвость – привычное уже искривление логики. То же можно сказать и про нашу безопасность и свободу – нам она дарована беспрецедентным уровнем контроля, в том числе физического. Камера наблюдения в современном мире выполняет роль иконы – у нее на глазах приходится таить плохое, казаться лучше. В итоге вероятность, что вы убьете себя сами выше шанса, что вас прикончит кто-то другой. Так и в экономике, и в политике. Тест двадцати высказываний Куна «Кто я?» примерно одинаково срабатывает и в России, и в Швеции. У нас деление по национально-половому признаку, у шведов – по принадлежности к ассоциациям (в стране при населении в 10 млн человек 30 млн членов общественных структур). А ведь если гражданин сходу примеряет маску группы («мужчина, русский» или «яхтсмен-филателист» вместо «Антон Веселов»), значит, он снимает с себя ответственность, живет под гнетом диктатуры, не чувствует права на личное высказывание. Только диктат от страны к стране разнится – у одних он исторический, у других экономический, у третьих политический. Границы, понятно, условные. А несовпадения легко снимаются за круглым столом. В нашем хрупком мире переворот сознания при любом раскладе лучше заварушки на улице Швеции.
WPBuild.Ru