«Федералы» зафуговали кластер

На встрече в Областной библиотеке в рамках проекта «Люди как книги» ректор Новосибирской государственной консерватории КОНСТАНТИН КУРЛЕНЯ поведал о цене фуги, о противостоянии Муровского симфонизма и сибирского рок-н-ролла и о создании федерального кластера «на четверых».

 ─ Константин Михайлович, сын важного человека в СО РАН должен быть физиком! Как вы стали гуманитарием?

Моя тетушка закончила НГК в 1968 году в классе выдающегося советского музыковеда Юзефа Геймановича Кона. Мне тогда шел восьмой год. Тетушка часто бывала у нас дома. И однажды, услышав, как я интонирую, она сказала маме: «У него абсолютный слух». Эта небрежно брошенная фраза многое определила в моей жизни. Родители купили пианино, привели меня к нему и сказали: «Это твой рабочий станок. Все игрушки отдаешь сестре». Детство кончилось.

─ Но ведь физматшкола по вам плакала!

Все правильно, мой отец – физик, мать — фармаколог. Я поступил в математический класс школы №22, одной из лучших в Новосибирске. Мы учились, в том числе, по заочной программе ФМШ. К 10 классу я оказался в привилегированном положении. У меня – пятерочный аттестат и папа – доктор технических наук, член президиума СО РАН. Мне было достаточно прийти в любой технический вуз и назвать фамилию – сразу бы приняли. Но я так не мог – на меня бы пальцем показывали. Единственный вуз, куда пришлось бы пробивать себе дорогу, ─ консерватория. Туда я и пошел на теоретико-композиторский факультет.

─ Я понимаю, вас наверно прельщал «женский факультет»!

Изначально музыкантская профессия была мужской. Это связано с младенчеством европейских консерваторий, с традицией католического пения. Само слово «консерватория» — от итальянского conservatorio, буквально, «приют для сирот и беспризорных, где обучали ремеслам», а с XVII века ─ преимущественно для нищих молодых людей с вокальными данными и музыкальными способностями, из которых готовили певцов и инструменталистов. Первый революционный переворот в консерваторском преподавании произошел вместе с Великой французской революцией 1789 года. Тогда Парижская консерватория начала служить интересам победившего класса. Она стала учреждением не только образовательным, но и пропагандистским. Ее задача ─ продвигать ценности нового мира. И французы, возможно, понимая, что после якобинского переворота все первые революционеры передерутся перессорятся и уничтожат друг друга (что и случилось на самом деле) сделали умнейший ход, пригласив первым директором итальянца по фамилии Керубини. Второй консерваторский переворот сделал Феликс Мендельсон. Немецкая консерваторская школа, структура обучения, иногда даже количество часов и названия дисциплин были точно скопированы первой Императорской консерваторией в Санкт-Петербурге, потом второй – в Москве и, наконец, в начале XX века возникла первая провинциальная консерватория в городе Саратове. Так что в советский период Россия вошла с тремя консерваториями. Что касается консерваторских специальностей ─ женскими они стали только постольку, поскольку нужны были оперные певицы и хористки. А потом, начиная с эпохи ранней эмансипации, самым ярким представителем которой была Клара Шуман (супруга Шумана), началась сольная исполнительская карьера женщин. В Советском Союзе, не сразу, конечно, все пошло наперекосяк, потому что постепенно стало ясно — эта профессия в подавляющем большинстве случаев мужчин не кормит.

─ Вы это осознавали в студенчестве? Представляю, как ваша девушка говорит: «Костя, пора уже заняться чем-то серьезным – скоро ведь семью кормить!»

Моя девушка была студенткой консерватории.

─ Вы отличник и, похоже, были занудным студентом! Или все же ничто человеческое вам не было чуждо? Шпорами, вот, например, пользовались?

Шпоры я делал всегда. Правда, пока их выписывал, успевал все выучить, поэтому на экзаменах никогда не пользовался. Но в кармане они обязательно лежали – в качестве страховки. Когда шел отвечать ─ оставлял коллегам.

─ А если сейчас к вам в кабинет приводят студента, пойманного со шпорой? Вы что с ним делаете, как ректор?

Заставляю пересдать. Был такой случай году в 1985-ом. В консерватории в конце курса полифонии студент обязан написать учебную фугу. Это трехголосое сочинение от 1,5 до 4 страниц с контрапунктическим, имитационным и свободным тональным развитием. Обычно никто писать не торопился. У нас на курсе вообще истово писали фуги только я, да, пожалуй, Андрей Владимирович Попов, ─ нынешний заведующий кафедрой композиции и, кажется, все: прошу прощения у однокурсников, если кого-то забыл. Но мы писали не только себе, но и собратьям пианистам, и коллегам с других факультетов. Так что пока шла летняя сессия, мы ходили пьяные и чесались от диатеза. Фуга стоила бутылку сухого и шоколадку. Мы написали десятки этих фуг. И вот, представляете, я уже стал педагогом, преподавал полифонию, когда студент принес сдавать мне мою же фугу. Я говорю парню: «Поставил бы 3, но ставлю 2 – себе, это ведь моя фуга». Заставил его написать собственную.

─ После этой истории легче представить вас в роли историка сибирского рока. Зачитался вашей монографией «Мифологемы бунта в музыкальной культуре Новосибирска 70-х – начала 90-х годов XX столетия».  Как вам, серьезному академическому деятелю, дозволяли такие работы публиковать?

Не поддерживали, это точно. Когда я начал задумываться о серьезном научном обобщении новосибирской музыкальной культуры, понял, что стоит взять ту ее часть, которая прошла перед моими глазами. Что запомнилось? При всем уважении к другим направлениям и жанрам, самое яркое сконцентрировалось на двух полюсах. Становление в Новосибирске собственной симфонической школы, связанной в первую очередь с именем и деятельностью Аскольда Федоровича Мурова. И второе направление – местный протестный рок 80-х годов то, что жестко противостояло муровской концепции симфонизма. Причем, не только в творческом плане, но и с точки зрения философских обоснований и самих основ мировоззрения. На память об этой волне остались не только подпольные концерты, но и внушительный массив текстов, в которых люди пытались сформулировать свое отношение к жизни и искусству. Причем, я бы хотел сразу предостеречь от одной вещи: не надо думать, что на одном полюсе были великие интеллектуалы, а на другом – озлобленные недоумки. В область рок музыки было выдавлено огромное количество талантливой молодежи.  Она не нашла себя в том обществе. Им пришлось искать выход энергии в других формах…  Концепция двух миров меня заинтересовала. Я написал диссертацию, но с первого раза защитить ее не смог. В московской консерватории сказали: «Зачем вы этим занимаетесь? Они же, как бактерии — их нужно изживать!» А я им ответил: «Вот этими бактериями, как эпидемией, поражен весь мир». В итоге диссертацию я защитил в Российском государственном педагогическом университете имени Герцена в Питере. Причем, на кафедре, которую основал выдающийся философ советского времени Моисей Самуилович Каган.

─ Как вы собирали материал – кабинетными методами или вылазками на передовую?
Нельзя относиться к объекту изучения с высокомерием. Я приходил на репетиционные точки, чтобы узнать то, чего не знал раньше. Я общался с рок-музыкантами при каждом удобном случае.

─ Вы приходите, а они вас гонят: «Э-э, брат, ты из «консервы» – дуй отсюда!»

Бывало и такое. Сложился ряд обстоятельств, которые часто в жизни музыканта считаются помехой, а мне помогли. Я в те годы был секретарем комсомольской организации консерватории. Познакомился с массой интересных людей в Новосибирском обкоме комсомола. Все они на сегодняшний день крупные фигуры в бизнесе или в государственных структурах. Например, Саша Савин был руководителем лекторской группы Обкома. Самый эрудированный в этой среде человек — к нему стекалась масса информации из источников, о которых мы и мечтать не смели. Лев Назаров собрал уникальный архив самодеятельных групп. Саша Назимко…

─ Бывший директор филармонии – это понятно. Давайте все же поставим точки над i. Вы были знакомы с героями сибирского рок-подполья – с Янкой, Егором, Силей и прочими?
Не со всеми, но со многими. Но я не вошел в этот круг, хотя использовал возможности для общения.

─ Такой контакт ведь предполагает не только общефилософский подход, но и вполне определенный образ жизни…

Курить косяк с ними никто не заставлял.

─ А сейчас вы выходцев из того движения поддерживаете? Например, инициаторов увековечивания памяти Янки Дягилевой?

Я категорически против досок и памятников. Вот вам несколько аргументов. Знаете, какой у них был лозунг? «Катись, Бетховен!» Они могли бы подписаться под строчками Маяковского: «Мне наплевать на бронзы многопудье, мне наплевать на мраморную слизь».  Они писали музыку, потому что дышали ей, а вовсе не для потомков. Ваять им статуи – так же нелепо, как если бы поп принялся читать лекции по научному атеизму. Второй момент. Янка была очень талантливой девочкой. Если бы ее нормально учили и развивали, из нее бы вышел большой поэт. Но этого не случилось. Повесить доску человеку только за то, что он погиб при странных обстоятельствах и был талантливым ребенком – неправильно. Пожалели бы родителей! Третье. Организаторы всего этого шума, я уверен, пеклись только о собственном пиаре. За ними нет ни искреннего уважения к Янке, ни в целом ─ к поколению. Я уверен, что они даже стихов Янки не вспомнят. Хотя, конечно, и сегодня есть другие люди – немногие и «не громкие», но искренне преданные памяти о Янке. И к ним я отношусь с большим уважением. Ведь и я помню и ее саму, и ее трагическую кончину.

─ Это ведь ваша самая тиражная, самая востребованная работа?

─ Знаете, никогда бы не подумал, что станет именно эта. Узнал из-за того, что Ленинская библиотека создает НЭП – национальную электронную библиотеку, в которую отбирает самые востребованные книги. Моя монография, которую я подарил Областной библиотеке, вошла в этот список.

─ Наверняка вы сейчас меньше занимаетесь аналитической работой. Нет ощущения, что все это ректорство зря – столько всего можно было «накопать»!

Иногда студенты под моим руководством могут сделать больше, чем я мог бы сам. Два года назад консерваторию закончила Юлия Шнайдер с интереснейшей темой, посвященной Ивану Ивановичу Соллертинскому, выдающемуся музыкальному деятелю, умершему в 1943 году в Новосибирске. Когда-то он был худруком Ленинградской филармонии, совмещая эту деятельность с работой в Театре оперы и балета им. Кирова. Оказалось, его историческая миссия значительно шире — доказать большевистскому правительству необходимость балета для социалистического государства. Я отправил Юлю в Центральный государственный архив литературы и искусства в Питер. И представляете, как нам повезло? Она нашла архив протоколов и прочих материалов худсовета балета при Кировском театре с 1928 по 1937 годы. Почему именно этот период? В 1928-ом встал вопрос ребром: балет не соответствует требованиям пролетарской революции – что с ним делать? Сбросить с корабля истории или преобразовать? И вот тогда начался долгий процесс выработки эстетических и технологических критериев советского балетного жанра. Тогда появился и балет Рейнгольда Глиэра «Красный мак», и «Пламя Парижа» Бориса Асафьева – этот балет сейчас можно увидеть в Новосибирске, и балеты Шостаковича. А что касается «Ромео и Джульетты» Прокофьева – он вышел позже. А «Спартак» Хачатуряна – вообще после войны. Тридцатые — период очень нервной и важной работы, в которой участвовали и Соллертинский, и Шостакович, и Лопухов и многие другие выдающиеся деятели советского музыкального театра. Все это есть в объемном архивном деле, к которому с 1937 не прикасалась рука человека. После гибели Кирова, с 15.12.1934 по 17.1.1945 1-й секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) Жданов провел радикальную перестройку органов управления культурой, и многие материалы были на десятилетия заперты в архивах. А мы их там обнаружили. Это же открытие!

─ Я надеялся, что вы противопоставите упущенному свои успехи на ректорском посту… Чем вы гордитесь за эти две пятилетки на консерваторском «троне»?

За 10 лет ректорства в стране многое изменилось: закон об образовании, образовательные стандарты, критерии и порядок аккредитации и лицензирования образовательных программ и учебных заведений. Руководители отрасли обновились несколько раз. Доллар вырос. Финансирование из скудного превратилось в почти нулевое. В этих условиях первая и наиважнейшая задача – сохранить качество образования. Судя по всем рейтингам, параметрам объективного контроля команде нашей консерватории это удалось.

─ Недоброжелатели шепчут, что в конкурсах все чаще побеждают какие-то гении несибирской наружности!

На очень многих конкурсах побеждают «наши» – в Новосибирске очень сильные исполнительские школы, в числе лидеров много новосибирцев и сибиряков. Единственный конкурс, о котором дилетанты, не разбирающиеся в деталях, а порой и профессионалы, не желающие их замечать, говорят иначе – Международный конкурс юных скрипачей. Его патронирует наш выдающийся скрипач, заведующий струнной кафедрой Захар Брон. Он набирает своих студентов повсюду. Там и японцы, и швейцарцы, и корейцы, и наши бывшие соотечественники из Армении, и дети наших бывших преподавателей из Израиля, Греции, Испании, имеющие уже не российское гражданство. И зачастую бывает, что приезжие ребята, занимающиеся у Брона, лучше подготовлены. Но они все равно «наши». Здесь определяющее ─ уровень самого Брона, к которому нужно стремиться.

─ Здание консерватории производит тягостное впечатление…

Мы руки не опускаем. С министерством идет постоянная борьба – не за крохи, а за крупные суммы на восстановление консерватории. Посмотрите, что происходит в Самаре, в Екатеринбургской консерватории – разруха. Денег нет. Но если требуется вывезти оркестр Гергиева – они находятся. Так вот, я, конечно, не против Гергиева и за поддержание престижа России на международной культурной орбите, но бюджета одного лондонского вояжа «Мариинки» или «Большого» хватило бы, чтобы нашу консерваторию восстановить от фундамента до конька крыши.

─ Деньги все же поступают, и вы их активно тратите на оркестровое оборудование!
Это правда, полтора десятка пианино, самые лучшие оркестровые инструменты – уникальная американская арфа, маримба, лучшие Yamaha`овские литавры и валторны, Schreiber`овские фаготы, флейта пикколо, которой нет даже в оркестре Каца! Мы начали оснащать наши оркестры, и они тут же начали звучать, и получили звания лауреатов международных конкурсов. Что можно сделать – делается. Но этого недостаточно. Десятилетия в консерваторию ничего не вкладывали. Маленькими порциями мы этот разрыв не нагоним.

─ Для чего вы создаете Многофункционального культурно-образовательный центр Сибири – по сути, музыкальный кластер?

Давайте сначала определимся, для чего кластер НЕ создается. Он НЕ создается для того, чтобы «слить» различные организации в какое-то одно учреждение. Он не создается для оптимизации кадрового состава входящих в него учреждений. Не создается для того, чтобы организации культуры и художественного образования выполняли не свойственные им функции. Например, чтобы театр начал вдруг учить, а консерватория принялась бы зарабатывать деньги исключительно своими концертами.

А теперь для чего он создается. Министр культуры РФ Владимир Мединский поставил перед руководителями федеральных музыкальных учреждений ─ директором Новосибирской специальной музыкальной школы Александром Марченко, директором Новосибирского государственного хореографического училища Александром Василевским, генеральным директором НОВАТа Владимиром Кехманом и мной ─ задачу создать кластер, чтобы опробовать инновационную модель управления системой кадрового воспроизводства, обеспечивающего культурный потенциал региона. Мы вместе готовы реализовывать крупные проекты, рассчитываем на целевое финансирование.  В советские годы идея такого кластера не пришла бы в голову даже человеку с очень буйной фантазией. Потому что действовала единая вертикаль власти. Было министерство культуры РСФСР, которому подчинялись все – театры, вузы, средние учебные заведения и школы. Все было в одних руках, было единство управления и принимаемых решений. Организовать экономическую логистику не представляло особого труда. Теперь у нас три уровня бюджетов – федеральный, региональный и муниципальный, все организации подчиняются разным начальникам. Четыре федеральные структуры, создающие кластер, подчиняются федеральному учредителю – Министерству культуры РФ. Но филармония, колледжи и еще ряд структур под началом областного правительства. А музыкальными школами рулят муниципалитеты. У всех разные карманы. И скудость денежных ручейков у всех разная. Так что, для решения стратегических задач, принятых в декабре 2014 года «Основ государственной культурной политики РФ», разрозненных усилий отдельных организаций уже недостаточно.

Редакция «КС» открыта для ваших новостей. Присылайте свои сообщения в любое время на почту news@ksonline.ru или через нашу группу в социальной сети «ВКонтакте».
Подписывайтесь на канал «Континент Сибирь» в Telegram, чтобы первыми узнавать о ключевых событиях в деловых и властных кругах региона.
Нашли ошибку в тексте? Выделите ее и нажмите Ctrl + Enter

ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ