Нарастающий спад производства и потребительского спроса в России в целях «борьбы с инфляцией» последовательно усугубляли сжатием реального денежного предложения. Отсутствие внутренних источников кредита на приемлемых для бизнеса условиях сопровождалось закономерным падением кредитоспособности предприятий и платежеспособности населения, что влекло быстрый рост просроченной задолженности, резервов на возможные потери и утрату доходности банковского сектора. Полностью же безнадежным положение в экономике России делает молчаливый отказ верховной власти от индексации социальных обязательств. То есть отказ от поддержки последних источников внутреннего спроса. Подробнее — в авторском материале банковского обозревателя «КС» Сергея Никифорова.
Рост или сжатие
За 2015 год национальный кредитный рынок (совокупная задолженность предприятий и населения) в номинале вырос на 1 трлн 439 млрд рублей (+4%), хотя в первом полугодии наблюдалось его абсолютное сжатие (–1 трлн 244 млрд рублей, или –6% годовых). Так растет или сокращается кредитование? Для ответа на этот вопрос придется расширить ретроспективу и систему координат.
С начала 2014 года номинальный прирост национального кредитного рынка составил 26%. Однако этот период не был однородным и, по сути, делился на два — до и после очередной девальвации рубля. С точки зрения здравого смысла совершенно ясно, что после запуска с середины 2014 года сначала спорадической, а в декабре — и обвальной девальвации дальнейшее использование номинальных показателей для оценки динамики ВВП и любого (в том числе кредитного) рынка, мягко говоря, неправомочно. Такие оценки вряд ли сгодятся даже для победных реляций правительства и Банка России.
Некоторое представление о реальной динамике в условиях девальвации мог бы дать переход от номинальных показателей в спорадически девальвируемых рублях к условно «эффективным» (например, в долларах США). В этом измерении наглядно видно, что с середины 2014 года происходило спазматическое сжатие кредитования: за этот период национальный кредитный рынок сократился с $1019 млрд до $559 млрд, то есть почти вдвое (–45%). Таким образом, с середины 2014 года следовало бы вообще прекратить говорить о росте, речь о его катастрофической деградации (диаграмма 1). Впрочем, рост ВВП в России прекратился еще в IV квартале, казалось, благоприятного 2012 года — в условиях высоких цен на нефть и значительного положительного сальдо внешнеторгового баланса.
Понятно, что использование «долларовых» показателей для оценки динамики национального кредитного рынка некорректно: на внутреннем рынке платежным средством является рубль. Однако следует напомнить, что собственно «внутреннего» рынка нигде, кроме «национального сознания», давно нет. Львиная доля потребительского спроса, как и промышленного спроса на компоненты и комплектующие, удовлетворяется за счет импорта, а сама эмиссия рубля давным-давно привязана к размерам ЗВР и определяется размерами валютной выручки экспортеров и внешних займов (как корпораций, так и государства).
На деле можно говорить о том, что рубль уже четверть века как перестал быть национальной валютой, а государство и власть — суверенными. Собственно, в этом и состоит главная «тайна», на «замыливание» разгадки которой верхушка не жалела и не пожалеет никаких средств. Так называемые вложения в publicity следует признать самыми успешными инвестициями за последние десятилетия — именно они перманентно регенерируют иллюзию о том, что интересы верхушки — национальные.
По данным Росстата, в 2015 году валютная выручка стремительно сокращалась в результате падения экспорта (на $147 млрд, или –35%) и сальдо внешнеторгового баланса (на $45 млрд, или –25%). Лишь девальвация рубля и «реализация» части резервных фондов в 2015 году спасли федеральный бюджет: продажа Банку России почти 43% Резервного фонда и 8% ФНБ стала главным источником рублевой эмиссии, покрытия дефицита бюджета и исполнения «социальных обязательств».
На первый взгляд могло показаться, что девальвация и использование номинальных показателей сыграли для федеральной власти неоценимую роль. Ведь по итогам 2015 года с «помощью» номинальных показателей Росстата реально катастрофическое падение ВВП легко превратилось в –3,7%, а масштабное обнищание населения — в почти «невинное» 10-процентное сокращение зарплаты и оборота розничной торговли.
Однако только на первый взгляд. Отказ от поддержки курса рубля свел на нет многолетние усилия по укреплению доверия к национальной валюте. Если к началу 2014 года сумма клиентских средств в иностранной валюте на счетах национального банковского сектора не превышала 25%, то к началу 2016 года их доля достигла 40%. Доля же «иностранных» сбережений населения за тот же период выроста с 17% до 30%, несмотря на стремительное падение доходности валютных вкладов.
Хуже того, после проведенной в 2014 году девальвации Россия утратила доверие иностранных инвесторов и кредиторов, средства которых играли ключевую роль и в совокупном объеме инвестиций в основной капитал и финансировании оборотных активов российской экономики. Просто потому, что возвращать вложенные средства и получать дивиденды инвесторы и кредиторы «почему-то» желают не в рублях. Средняя же доходность валютных вложений в России уверенно устремилась к нулю на фоне феерического роста страновых рисков, ускоряя бегство как иностранного, так и «национального» капитала.
Задуманный экономический эффект от девальвации рубля в 2014 году оказался незначительным, а «магия» используемых Росстатом номинальных показателей — кратковременной. Если в 2008–2009 годах девальвация смогла стать драйвером выхода экономики из спада благодаря наличию незагруженных мощностей и реальных инвестиций в их запуск (импортозамещение), то сегодня, похоже, уже нет ни работоспособных мощностей, ни бюджетных инвестиций, ни возрождения спроса на сырье на мировом рынке. Поэтому поддерживать publicity власти будет все труднее.
С учетом вышесказанного (неприемлемости номинальных и недостаточной адекватности «эффективных» показателей) при оценке динамики национального кредитного рынка более достоверную картину могло бы дать использование рублей с учетом совокупной инфляции (индекса-дефлятора). На наш же взгляд, оценка реальной динамики кредитного рынка в период спорадической девальвации — уже не график, а некая область (поле) значений между графиками «в рублях с учетом инфляции» и «в рублевом эквиваленте US$» с последовательным приближением к нижней границе — в силу имманентно несуверенной денежно-кредитной политики (диаграмма 1).
Завершая разговор о реальной динамике национального кредитного рынка, следует напомнить о том, что его сжатие связано не только с обесценением вложений, но и с физическим сокращением его участников — и заемщиков, и кредиторов. В первом случае число «лишних» заемщиков неуклонно пополнялось за счет представителей малого и среднего бизнеса, ориентированного на внутренний спрос и неспособного привлекать кредиты по ставкам, превышающим рентабельность практически любого реального бизнеса (кроме торговли, валютных и фондовых спекуляций). Сокращение же числа кредиторов было связано с продолжением политикой дискриминации «бесконтрольных» (как правило, малых и средних) частных банков, последовательно проводимой Банком России. В результате с начала 2014 года количество российских банков уменьшилось на 190 (с 923 до 733), сети их филиалов — на 607 (с 2005 до 1398), а внутренних структурных подразделений — на 6 тысяч (с 43 тысяч до 37 тысяч).
Кредитный рынок Сибири
Хотя общие тенденции на региональном и общенациональном банковском рынке совпадали, динамика кредитования в Сибири вполне закономерно оказалась хуже — просто в силу концентрации в столице крупнейших корпораций и платежеспособного населения. Так, если в национальном масштабе номинальный прирост кредитного рынка за два года составил 26%, то в Сибири — 22%. В «эффективных» же показателях кредитный рынок Сибири сжался с $99 млрд до $52 млрд (–47%).
Особенности динамики кредитного рынка Сибири за два последних года вполне отражает его структура по группам заемщиков (диаграмма 2). На фоне номинальной стагнации розничного кредитования (+2% с начала 2014 года) наблюдалась быстрая деградация кредитования малого и среднего бизнеса (–19%), а всем номинальным приростом кредитный рынок Сибири «обязан» крупным предприятиям (+63%).
С учетом инфляции задолженность «крупного бизнеса» в рублях, по нашим оценкам, выросла не на 63%, а лишь на 22%, а прирост задолженности населения (–23%) и МСБ (–39%) был не приростом, а масштабным сжатием. В «эффективных» показателях картина оказалась вовсе удручающей. Задолженность «крупного бизнеса» — самого успешного сегмента кредитного рынка — сократилась с $36 млрд до $26 млрд (–27%), задолженность населения — с $45 млрд до $21 млрд (–54%), задолженность МСБ — с $14 млрд до $5 млрд (–64%).
Качество как индикатор и сигнал
Как это всякий раз было в условиях экономического спада, положение региональных предприятий и провинциального населения оказалась хуже, чем в столице. Этим предопределило заметно худшее качество сибирского кредитного портфеля, средняя доля просрочки по которому к началу 2016 года достигла почти 9% против 6,7% по портфелю столичному (диаграмма 3).
Среди типовых групп сибирских заемщиков в худшем положении оказалось быстро теряющие свои доходы население и МСБ (диаграмма 4). Так, если до начала IV квартала доля просрочки по задолженности крупного бизнеса, казалось, стабилизировалась на уровне 6,8%, то просрочка по кредитам населению превысила 9%. Еще хуже оказалось положение МСБ, просрочка которого по банковским кредитам уверенно устремилась к 13%. В IV же квартале динамика кредитования по типовым группам заемщиков, лидером среди которых по темпам прироста просрочки стал «крупный бизнес», вообще оказалась труднообъяснимой (диаграмма 4).
Кредитование является важнейшей функцией и главным источником доходов любого нормального банка. Способностью ее реализовать во многом определяется «потребительская ценность» кредитной организации для экономики и населения. Для банков же существующий уровень просрочки является индикатором того, насколько рискованно размещать средства клиентов на отдельных сегментах кредитного рынка. К сожалению, благодаря «государственной» кредитно-денежной политике в «группу риска» быстро переместились остатки всей пока еще национальной промышленности, а вместе с ней — и работающее в ней население.
Важно отметить, что в декабре 2014 года многие из российских банкиров так и не сумели «прочитать» послание Банка России, удвоившего ключевую ставку. А оно было предельно ясным. По сути, российским банкам было запрещено кредитовать реальный (нефинансовый) сектор: сама же ключевая ставка (не говоря уже о цене коммерческого кредита) оказалась кратно выше рентабельности в подавляющем большинстве отраслей народного хозяйства, прежде всего — обрабатывающей промышленности. Надо признать, что «прочитать» это послание было трудно. Не всякий «рожденный кредитовать» может быстро «переложиться» в валютные или фондовые спекуляции, а «заработать на жизнь» на комиссионных из числа российских банков удалось лишь национальным маркетмейкером. «Не прочитать» же рискованно — ликвидируют за убытки (за компанию с заемщиками). Этого в 2015 году так и не успели понять 99 ликвидированных — большей частью за потерю рентабельности и капитала — российских банков.
«Лбом он бился о косяк, дабы выучить присяг…»
Нескончаемую череду лет верховная власть сражается со злейшим врагом русского народа — инфляцией. Однако все эти годы она так и не смогла разобраться со смыслом того, как и что творит: на месте срубленной головы Горыныча всякий раз вырастали новые три. Так, например, в конце 2014 года двукратное повышение Центральным банком ключевой ставки (в целях борьбы с инфляцией) вслед за двукратной девальвацией (в целях стимулирования «производителя») привели и к остановке производства, и к удвоению инфляции, не говоря уже об обнищании населения.
На деле это были просто «цветочки», семена которых давно разбросаны. С какого бы перепуга незадолго до этого Центральный банк отправил «в свободное плавание» национальную валюту, в качестве своей цели «впарив» очередную магическую мантру? Смысл «таргетирования инфляции» как стратегии большинству людей вряд ли когда будет понятен. Не потому, что трудно объяснить, зачем русское слово «цель» для русских же людей заменять английским «target». Нельзя понять цинизм, с каким (конституционно) «независимый от государства» Центральный банк отказывается от исполнения собственно Конституции, равно как и Закона № 86-ФЗ «О ЦЕНТРАЛЬНОМ БАНКЕ…», где первой в числе его целей записано «обеспечение устойчивости рубля».
Однако, может, вместо того чтобы возмущаться «особым цинизмом» Банка России пора отдать ему должное? Ведь он наконец-то честно признал все свершившееся еще четверть века назад — отказ от государственного суверенитета и эмиссии НАЦИОНАЛЬНОЙ валюты… Особой отваги на это, видимо, и не потребовалось: неважно, кто выпускает законы — важно, кто выпускает деньги (Gertrude Margaret Coogan, 1935). Конституционно же лишь Банк России имеет исключительное право на денежную эмиссию. Правда, уже четверть века это право сводится к выкупу валютой выручки у экспортеров или трансграничных займов у российских резидентов (будь то корпорации или собственно государство). В отличие от ФРС по закону он не имеет права не только на создание инвестиционных ресурсов, но даже на кредитование дефицита российского бюджета, имея при этом полное право (через приобретение казначейских обязательств) на кредитование бюджетов СУВЕРЕННЫХ государств.
Борьба как стратегия
Понятно, что естественным ответом на вопрос о государственной стратегии России могло быть слово «развитие». «Борьба с инфляцией» таким ответом служить вряд ли может. Вопрос же сегодня в том, есть ли хотя бы понимание механизмов самой инфляции у наших «стратегов»? То есть людей, как правило, имеющих высшее экономическое образование, ученые степени, а зачастую и мировое «признание» в качестве «лучшего министра финансов» или «лучшего банкира».
Возможно, ответ на последний вопрос следует поискать в том, что наши «стратеги» на деле изучали. Очень похоже, что вместо макроэкономики они прилежно изучали Economics — экономическую «науку» для «общества изобилия» («общества потребления»). И в качестве «Отче наш…» навсегда усвоили, что инфляция является функцией платежеспособного спроса, следовательно, бороться с ней должно по пути сжатия реальной денежной массы и сокращения социальных расходов. Монетаристы по традиции прямо связывает инфляцию с ростом денежной массы и в упор не видят других ее механизмов — Economics просто «застит им глаза».
Как следствие, зомбированные Economics (и инструкциями МВФ) денежные власти России из года в год «таргетировали инфляцию» (и, несомненно, будут и дальше ее «таргетировать»!) ограничением денежной массы, то есть в конечном счете борьбой с внутренними источниками кредита и инвестиций. Следует признать, что на этом пути они добились выдающихся результатов. С начала 90-х в результате тотальной демонетизации экономики была практически уничтожена советская промышленность, а в 10-е — «утилизирован» и едва народившийся малый и средний самодеятельный бизнес (МСБ). Более половины потребительского и производственного спроса удовлетворяется за счет импорта, а доля страны в мировом ВВП со времен «воцарения» Горбачева снизилась на порядок (с 1/5 примерно до 1/50).
На деле же механизмов инфляции много. К примеру, фундаментальный анализ основных факторов инфляционной динамики в России, проведенный Кафедрой Экономической теории Новосибирского государственного университета (НГУ) и Институтом экономики и организации промышленного производства (ИЭОПП) СО РАН, наглядно показали, что темпы инфляции (индекса потребительских цен или индекса-дефлятора) — сложная функция как монетарных (прирост денежной массы М2, изменение курса национальной валюты и процентных ставок на межбанковском рынке), так и немонетарных факторов (прирост реального ВВП, тарифов естественных монополий, расходов бюджета, доходов населения, инфляционных ожиданий). При этом изменение курса национальной валюты и тарифов естественных монополий может играть не меньшую роль, чем прирост М2, а влияние тех или иных факторов на разных исторических этапах может быть совершенно разным.
Как показали результаты проведенного анализа для периода экономического спада 1994-1999 годов, инфляция в основном определялась вариацией прироста курса национальной валюты, денежной массы и инфляционными ожиданиями, тогда как существенной связи с приростом тарифов естественных монополий выявлено не было. В период экономического подъема (в 2000-2013 годах) из монетарных факторов статистически значимым был лишь прирост реальной денежной массы, а прирост курса национальной валюты после 1998 года в число статистически значимых уже не входил. Динамику же инфляции в этот период на 4/5 предопределяли немонетарные факторы (инфляционные ожидания и тарифы естественных монополий).
В современный период (в 2014–2016 годах) увеличение кредитных ставок сделало невозможным кредитование инфраструктурных проектов и резко сократило инвестиционный спрос. Девальвация же рубля привела к резкому удорожанию импортного оборудования, что в свою очередь сделало невозможной саму индустриализацию. Достаточно сказать, что в относительно «благополучном» 2013 году импорт машин и оборудования в России составлял $154 млрд, то есть 9/10 (!) всех инвестиций в машины, оборудование и транспортные средства. Прощай, импортозамещение!
Результаты всех статистических исследований, проведенных НГУ и ИЭОПП СО РАН, указывают на обратную связь инфляции и динамики реального ВВП: чем выше объемы производства, тем большее количество товаров и услуг противостоит денежной массе, тем ниже инфляция. Поэтому снижение темпов прироста денежной массы, замедляющее темпы прироста ВВП, приводит к противоположному относительно ожидаемого Центральным банком результату.
Таким образом, проведенные статистические исследования подтверждают вывод о том, что в России невозможно достичь снижения инфляции, используя инструменты монетарного контроля. Их необходимо дополнить институциональными преобразованиями, способствующими снижению цен на продукцию и услуги естественных монополий, а также мерами по снижению инфляционных ожиданий. Видимо преподаватели Economics просто позабыли рассказать современным «верховодителям» о другой стороне медали: в не меньшей мере рост инфляции (или ее снижение) является функцией предложения товаров и услуг, в том числе внутреннего производства, которое в свою очередь невозможно возродить без внутренних источников инвестиций и кредита.
«Мы не рабы, рабы не мы»?
Как называть экспериментаторов, из раза в раз повторяющих один и тот же опыт с одним и тем же результатом? Может быть, «роковыми борцами» или просто «оптимистами»? Можно было бы рискнуть назвать их «корпорацией конвергентов». Но если в экономике Китая власти провели конвергенцию экономических укладов, во многом предопределившую беспрецедентные темпы экономического роста, то в России приходится говорить о безнадежной попытке конвергенции национальной «элиты» в мировую — ценой «сливания» всей (возможно, некогда родной) страны.
Для этого потребовалось не так уж и много: демонетизация национальной экономики под флагом «таргетирования инфляции», национализация убытков (нерентабельных активов в периоды высоких цен) и приватизация прибыли (продажа прибыльных государственных активов в периоды их обесценения).
Как известно, необходимым (хоть и недостаточным) условием лечения любой болезни является диагностика. И диагноз неприятен: цели верхушки можно считать несовместимыми с будущим России. Окончательный же диагноз еще хуже: предали себя мы сами. И продолжаем предавать — чинопоклонством и готовностью прожевать все, что отдельные федеральные СМИ положат в рот. Например, сложности мировой политики. Будто аутсайдеры в нее когда-либо играли…
Для манипуляции же общественным сознанием оказалось достаточно уничтожения классического образования, воспитания поколения («успешных» и «квалифицированных») потребителей с его последующей перманентной дебилизацией через уничтожение образования, национальной культуры, подмену понятий и «клиповую» подачу новостийной информации в различных СМИ.
«При отсутствии активных стимулирующих мер экономической политики Россию [в 2016–2017 годах] ждет глубокий экономический кризис с тяжелыми социальными последствиями, когда под вопросом окажется способность государства выполнять свои социальные обязательства. Следовательно, необходимы комплекс мер фискального и монетарного характера, а также улучшение институциональной среды для бизнеса, с целью стимулирования экономического роста», — считает д. э. н., заведующий кафедрой экономической теории НГУ, ведущий научный сотрудник Института экономики и организации промышленного производства СО РАН Александр Баранов.
В материале использованы данные Банка России (www.cbr.ru), Росстата (www.gks.ru) и Минэкономразвития (http://economy.gov.ru).
WPBuild.Ru